«Каждый кинематографист Татарстана должен спросить себя: «Тварь я дрожащая или право имею?»

Салават Юзеев: «Можно сказать, татарский мон был у меня под боком. Я вырос под звуки баяна» Фото: Оксана Черкасова

«ЕСЛИ БЫ ГУЗЕЛЬ ЯХИНА ПИСАЛА ЗДЕСЬ И ИЗДАВАЛА ЗДЕСЬ, ЕЕ БЫ НИКТО НЕ ЗНАЛ»

— Салават Ильдарович, давайте начнем с уместного как раз в день юбилея вопроса: ставите ли вы перед собой задачу войти в историю со своими фильмами?

— Знаете, я никогда не ставил себе таких целей и задач. У меня в пьесе «Безумный никах» есть такой персонаж — деревенский парень, который начал снимать кино. И вот он стоит со статуэткой «Оскара» и репетирует благодарственную речь. Друг говорит ему: «Тебе не кажется, что ты не с этого начинаешь? Надо сначала написать сценарий, снять кино». Он отвечает: «Нет-нет, надо точно знать, к чему идти, надо иметь цель». Я таких целей себе никогда не ставил и об этом совершенно не задумываюсь. Если подумать, на что я больше всего потратил труда, возможно, это будет даже не кино, а роман «Не перебивай мертвых». Думаю, его время еще придет.

— Для вас самого, как художника, кинематограф и литература равнозначны?

— Ингмар Бергман говорил: «Театр похож на жену, а кино — на любовницу». У меня не так — в прозе я использую какие-то приемы кинематографа, в кино, может быть, наоборот. Для меня это неразделимые вещи.

— А в какую сферу больше вкладываетесь?

— Вклад в прозу совершенно незаметен. А в кино, когда приезжают краны, устанавливается свет, проводятся кастинги, когда много народу приходит на премьеры — это заметно. А в прозе твой труд не виден, поэтому частенько писатели остаются в тени. Если бы я только писал — меня бы вообще никто не знал (Смеется.). Только бы когда разговор шел про папу, наверное.

«Некоторые ее обвиняют в разных вещах, но вина Гузель Яхиной заключается лишь в том, что она стала известной в российском масштабе» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Как вам кажется, это говорит о состоянии современной татарской литературы, ее узнаваемости?

— Дело в том, что в современном мире литература вообще уходит с переднего плана. Если мы вспомним, скажем, 60-е, то писатели играли существенную роль в общественной жизни. Чингиз Айтматов, Валентин Распутин — как к ним прислушивались? Путин даже ездил к Распутину в Иркутск, навещал его дома. В 1960-е писатели, поэты собирали стадионы, им внимала толпа. Они были как рок-звезды. Даже в недавнем прошлом наш президент приходил на собрание Союза писателей. Так происходит во всем мире. Когда-то литераторы заседали в парламентах, выдвигались в президенты. Сегодня присущие писателям духовность, интеллект, совестливость отодвигаются на задний план. Все решают политические технологии.

— А с чем это связано, на ваш взгляд?

— Наверное, здесь может быть много ответов — это активные СМИ, интернет. У людей появилось гораздо больше возможностей выразить себя через различные новые формы искусств, медиа-искусства. Поэтому словотворчество заняло какой-то определенный ряд в большом этом объеме, большой шеренге всех искусств и возможностей человека представить себя.

Кроме того, народ начал меньше читать. Ничего с этим не сделаешь. Я ведь застал те времена, когда толстые журналы, например, «Новый мир», выходили миллионными тиражами. А прочитывало их людей еще больше — брали друг у друга, даже крали! Когда выходила какая-то новая вещь известного писателя, вокруг нее было столько разговоров! В любой конторе, в любом СМУ, НИИ или министерстве люди говорили об этом, я сам был свидетелем.

Раньше литература была единственной возможностью для людей узнавать правду. Ведь тогда все подвергалось цензуре. Читая, ты мог вдохнуть воздух реальности. Сегодня не так. Сегодня вы найдете любой вариант правды, правду на любой вкус.

— Тем не менее, Гузель Яхиной удалось выстрелить. Как вы оцениваете ее успех?

«Народ начал меньше читать. Ничего с этим не сделаешь» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Я за нее очень рад, откровенно говоря. Это хорошая литература. Некоторые ее обвиняют в разных вещах, но вина Гузель Яхиной заключается лишь в том, что она стала известной в российском масштабе. Если бы она писала здесь и издавала в Казани, ее бы никто не знал, и претензий не было бы никаких. Ее бы даже не прочитал никто, возможно, несколько десятков человек. Повторю, литературу у нас просто не читают. Даже писатели друг друга не читают — это не секрет. При всем моем уважении к писательскому цеху, это все-таки мои собратья, я их всех люблю.

— Получается, региональная литература не востребована, и, чтобы выстрелить, надо издаваться в каких-то федеральных издательствах?

— Да. И притом, популярность — это дело случая. Я читал интервью с Гузель Яхиной — она и в толстых журналах пыталась публиковаться, напрямую обращалась в эти издательства, но ее текст не брали, пока не помогла Улицкая. В любом случае, думаю, талант рано или поздно пробьется.

— Но амбиции есть у ваших собратьев по перу?

— Думаю, каждый писатель хотел бы, чтобы его прочитал весь мир. Хотел бы написать произведение, за которое получил бы Нобелевскую премию.

— И вам бы хотелось, чтобы вас прочитал весь мир?

— Конечно. Что скромничать?

Писатель Ильдар Абузяров (слева) и  Салават Юзеев Фото: «БИЗНЕС Online»

«НАЛИЧИЕ КИНЕМАТОГРАФА У ТАТАРСТАНА — ОЧЕНЬ ВЕСОМЫЙ ШТРИХ В ЕГО САМОДОСТАТОЧНОСТИ»

— Должен ли татарский писатель писать по-татарски? 

— А я татарский писатель?

— Смотря как вы сами себя определяете.

— Для татарского писателя естественно писать на татарском. Другое дело, что я на нем не пишу. Хоть я и владею татарским, но прекрасно знаю, что не составлю конкуренцию нашим лучшим татарским авторам. У меня не получится, потому что я не владею настолько литературным языком. Поэтому даже не берусь. Хотя кино на татарском языке у меня выходит.

— А для того, чтобы писать, надо именно владеть?

— Да, надо владеть материалом. Потому что язык — это такой же материал, как и глина для скульптора.

— А вы сами читаете татарские книги, какие-то современные татарские произведения?

— Кое-что читаю, писатели частенько подбрасывают мне материал, не подойдет ли это для кино. Почитываю Ркаила Зайдуллу — у нас бывают совместные работы с ним. Последние несколько лет читаю книги из серии «Творчество татарского народа». Это то, что создавалось на протяжении веков народом — баиты, мунаджаты, легенды, мифы, сказки, песни, обрядовые тексты и прочее.

Мне это интересно как кинодокументалисту, какие-то факты я даже использовал в документальном кино. «Кукморские парни» — это как раз фильм на татарском языке об одном таком обряде, который сохранился в деревне Кукшель Кукморского района — обряд проводов юношей в рекруты. Там используются тексты песен рекрутов — тех, кого забирали в царскую армию на 25 лет. Они настолько тоскливые, настолько печальные! И в то же время, там есть потрясающие строки: «Придет весна, отец, ты оседлаешь коня, помчишься по весенним полям и не найдешь нас». Это песня, которую сочинил народ. И там подобных золотых зерен достаточно много, просто редко к ним кто обращается.

— А кино снимаете на татарском, потому что для вас это естественно?

— Нет, я снимаю и на русском языке. «Курбан-роман», например, на русском, хотя главные персонажи там — татары. Я обращаюсь к татарской литературе, к татарской традиции, но была бы возможность, снял бы и по Чехову что-нибудь — по его рассказам. Эта тема до конца еще не раскрыта, там столько комичного! А я люблю комедию.

— Можно по Чехову и на татарском снять…

— Можно, запросто. Кстати, мы прокатываем татарские фильмы и по России, и в мире, но там люди забывают, на каком языке смотрят кино. По большему счету, это никого не волнует. Если кино захватывает, то язык — это второе дело. Так и говорят, мол, на каком языке этот фильм был, я не помню.

— Как вам кажется, снимать фильм и писать книги на татарском важно для сохранения самого языка?

— Конечно, важно. Когда разговор заходит о защите языка, я, естественно, встану на сторону защитников. Тут и разговора нет. Действительно, кинематограф может сыграть очень серьезную роль в его сохранении. И вообще, наличие кинематографа у Татарстана — очень весомый штрих в его самодостаточности. Не секрет, что сегодня есть те, кого Татарстан раздражает, кто хотел бы видеть его банальной российской провинцией, заросшей лопухами и репьем. С этим ничего не сделаешь, приходится мириться. И кино в этом плане обладает очень серьезными возможностями. Потому что по влиянию на умы оно не знает себе равных. Неслучайно весь кинематограф сейчас сосредоточен в Москве. Деньги на региональный кинематограф, на кинематограф национальных республик, откровенно говоря, не выделяются. Поэтому в данном случае это дело рук самого Татарстана.

«Художественный фильм, над которым я сейчас работаю — это «День эчпочмака, или Самый лучший папа» Фото: предоставлено Салаватом Юзеевым

«МЫ НАДЕЕМСЯ, ЧТО «ДЕНЬ ЭЧПОЧМАКА» СТАНЕТ НАРОДНОЙ КОМЕДИЕЙ, КАК «ЛЮБОВЬ И ГОЛУБИ»

— Говоря о вас, как о режиссере, обычно сразу вспоминают документальные фильмы, а художественное кино остается немного на втором плане. Согласны с этим?

— Я не считаю, что художественное кино остается на втором плане. Я в равной степени и документалист, и режиссер игрового кино. Даже сейчас работаю над двумя фильмами одновременно. Мой новый документальный фильм называется «История одной фотографии». В основу фильма положен тот факт, что Марджани сфотографировался. По тем временам это был очень сильный поступок, потому что мусульманам нельзя было этого делать. И мы этот факт оцениваем с сегодняшней точки зрения — что он этим хотел доказать? Постепенно мы переходим к теме «ислам и визуальное искусство», «татарская традиция и визуальное искусство». И об этом рассуждают наши известные художники и фотографы.

Так как я очень люблю иранское кино, мечтал взять интервью об исламской традиции и визуальном искусстве у Аббаса Киаростами — иранского режиссера, который последние годы жил в Париже. Но опоздал — я оказался в Париже, но гораздо позже, когда он уже умер. Многие великие люди почему-то умирают в Париже.

А художественный фильм, над которым я сейчас работаю — это «День эчпочмака, или Самый лучший папа». Мы половину фильма уже отсняли, сейчас съемочный процесс слегка завис. Идея этой картины пришла, когда мы сняли цикл «Татарометражек». Они прошли на ура, показывались в различных вариантах, получили очень хорошие оценки. Когда были показы, я специально садился среди зрителей и слышал, что вокруг хохочут люди — значит, это действительно получилось смешно.

— «День эчпочмака» — это зрительское кино?

— Мы хотели сделать именно народную комедию, на фестивали нам было наплевать. Когда первая короткометражка «Хлопнул дверью и ушел» вошла в конкурс Казанского кинофестиваля, я не пошел на церемонию закрытия — подумал, что ничего не дадут. А потом мне звонят и говорят, что она признана лучшим короткометражным фильмом, а исполнитель главной роли Ильдус Габдрахманов признан лучшим актером фестиваля. Потом еще на ряде фестивалей другие короткометражки тоже получили призы. 

А самое главное — мы получили тогда слова одобрения от известных, культовых режиссеров. Владимир Меньшов — он был председателем жюри на Казанском фестивале — очень хорошо о «Татарометражках» отозвался: «Я поздравляю, что у вас есть такие ребята». А от него обычно доброго слова не дождешься. Потом я послал фильм Вадиму Абдрашитову — здесь был «Аксенов-фест», и он рассказывал о кино. Выступая, он сказал: «Я удивляюсь, почему в Татарстане нет кино. Вот это парадокс». Я подошел и спросил: «А вы что-то смотрели из татарского кино?» Он ответил что-то невнятное. И я сказал, что отправлю ему кое-что, и отправил «Татарометражки». Абдрашитов прислал мне ответ: «Вы многое можете, теперь вам надо снять на этом разработанном жанре полный метр». И мы решили снять полный метр.

Актер Ильдус Габдрахманов в роли Сахипгерея в сцене из спектакля «Без ветрил» режиссера Георгия Цхвиравы в театре им. Галиасгара Камала Фото: «БИЗНЕС Online»

Я написал сценарий «Дня эчпочмака», уже прицельно под Ильдуса Габдрахманова. Он хорошо танцует, сейчас играет в спектакле «Очарованный танцем» в Камаловском театре. Там всегда аншлаги, трудно купить билеты. Действие происходит в деревне, он — танцующий тракторист. Мы подобрали для него очень хороших партнерш. Главную роль у нас играет Эльвира Болгова, достаточно известная актриса. При этом она в фильме говорит по-татарски, представляете? Она заучивает фразы и у нее хорошо получается. У нее уже был опыт тюркского произношения: в сериале «Близнецы» она говорила по-узбекски. Мы снимали в деревне Большие Атряси Тетюшского района, это была практически экспедиция. И выяснилось, что у Эльвиры отец был агрономом, так что ей было в кайф находиться в деревне.

Вторая партнерша, которая хорошо танцует — это актриса, известная по сериалу «Сладкая жизнь», Марта Носова, чемпионка мира по современным танцам. Танцует она улетно, так что с танцами у нас в фильме все в порядке. Этот фильм я задумывал как стебный, но он получается очень трогательный, похожий на «Любовь и голуби». Повествование ведется от лица маленькой девочки. У нас две маленькие девочки — дочери главного героя. И когда мы смотрим на все глазами ребенка, получается совершенно другой взгляд — немного наивный, стильный, красивый, волшебный. Мы надеемся, что этот фильм станет народной комедией, как и «Любовь и голуби» в свое время.

Мы надеемся продолжить съемки, сейчас они зависли, надеемся, что завершим его в короткие сроки. Самая главная наша задача — чтобы получился фильм, который захотелось посмотреть. Бывает же такое, что хочется собраться вместе — папа, мама, дети, бабушка, дедушка, — и посмотреть что-то хорошее, доброе, смешное. У нас есть надежда, что мы этот фильм доснимем.

«Главное событие фильма — это день эчпочмака, который проводится в одном из маленьких городков Татарстана, по сценарию это Тетюши, но до конца мы еще не определились» Фото: предоставлено Салаватом Юзеевым

— Почему именно «День эчпочмака»?

— В фильме есть одна фишка. Какой первый вопрос задают гости Казани? Где у вас музей? Где здесь достопримечательности? Ничего подобного. Главный вопрос — где попробовать татарскую кухню? Главное событие фильма — это день эчпочмака, который проводится в одном из маленьких городков Татарстана, по сценарию это Тетюши, но до конца мы еще не определились. День эчпочмака становится мировым событием, сюда толпами валят туристы. Мы создаем миф. Но он может стать реальностью. На днях читал новость, что тренер «Рубина» Леонид Слуцкий победил в конкурсе по поеданию эчпочмаков. Как у нас в фильме! Недавно кто-то предлагал сделать эстафету эчпочмака по городам.

То ли мы поймали какую-то волну, то ли сами ее создали. Может быть, на самом деле где-то этот день эчпочмака состоится. Вдруг на самом деле появится такой городок, куда поедут вереницы автобусов с туристами, и будет новый туристический маршрут, самый популярный? Запросто! Просто эту тему нужно разработать. С нами вошли в контакт некоторые представители бизнеса, которые связаны с татарской кухней. Надеюсь, мы сможем быть друг другу полезны.

— Есть ли у вас планы по прокату фильма, размещению на онлайн-площадках?

— Мы будем делать все. Интерес к этому фильму уже есть. В прокате очень мало семейного кино, мало комедий. А это семейная комедия с танцами, элементами мюзикла, с хорошими актерами, и просто в целом милый фильм. Мы уже разговариваем с дистрибьюторами, и надеемся, что доведем дело до конца.

«В ТАТАРСТАНСКИХ ФИЛЬМАХ МНОГО НАВЯЗЧИВОЙ МОРАЛИ, КОТОРАЯ МОЖЕТ МАСКИРОВАТЬСЯ ПОД ГЛУБИНУ»

— Некоторые татарстанские режиссеры считают, что местные фильмы все равно не возьмут в прокат, и это только лишние усилия.

— Мы сразу ориентируемся на прокат, создаем именно народную комедию. Сейчас собираем отснятый материал и смотрим его — получается смешно, стильно, с цитатами из советских фильмов, и в то же время напоминает старые итальянские фильмы с Клаудией Кардинале, Софи Лорен. Неслучайно мы пригласили известных актрис, у которых есть свои поклонники. Когда мы снимали в деревне, к нам подходили молодые люди и говорили: «Что, Марта Носова у нас в деревне?».

Кроме актеров, у нас еще и очень сильная команда — оператор Данила Горюнков, который побеждал на фестивалях операторского искусства. У него очень интересный взгляд, и мы с ним друг друга понимаем. Команда фильма подобралась очень хорошая, подготовленная. А самое большое открытие — что у нас есть очень талантливые дети, которые могут показать себя в кино. Мы поняли одну вещь — снимать в Татарстане детское кино — очень перспективно. Знаете почему? Дети вырастут и самые талантливые из них уедут в Москву. А пока они здесь, надо их снимать.

— Как вы думаете, что мешает татарстанскому кинематографу стоять в прокате наравне с российскими фильмами, в чем его главная проблема?

— Это кино очень несмелое, нерешительное, боязливое. Мне бы очень не хотелось, чтобы татарское кино стало кинематографом аборигенов, где многое простительно, потому что люди еще развиваются. Фильм «Курбан-роман» был как раз протестным в этом отношении. Главным аргументом одного из критиков было такое мнение: «Если бы я этот фильм увидел в Европе, я бы ни за что не подумал, что это татарский фильм». Это была его претензия, он считал, что в татарском фильме должны быть юрты, дикие кони на заднем плане… Но мы именно этого и хотели — чтобы в Европе посмотрели и не подумали, что это татарский фильм.

В татарстанских фильмах много навязчивой морали, которая может маскироваться под глубину, которой на самом деле нет. Причем цензуры-то нет никакой, она в головах. Люди создают себе шлагбаумы, через которые не хотят пройти. Если взять иранский кинематограф, который я люблю, то у них существуют реальные запреты, там женщина не может оголить руку! Но в художественном плане там совершаются такие смелые поступки!

Допустим, фильм Аббаса Киаростами «Вкус вишни»: там герой хочет совершить самоубийство, и весь фильм ищет, кто бы помог ему это сделать, а все отказываются. В другом его фильме, «10», в финале одна женщина говорит другой: «Сними платок». Та не решается, но в конце концов снимает. А в нашем кинематографе, наоборот, стремятся почему-то платок надеть. Я не против ношения платков, это личное дело каждого, имею в виду художественный поступок в кинематографе.

Я размышлял, почему у нас так. В татарском театре есть осознание шлагбаумов, но там происходит мучительный процесс их слома. А в кинематографе этого нет. Я как-то смотрел старые фильмы «Казанской студии кинохроники», 1963-64 годов. Один из них называется «Моя Казань». Ничем не примечательный фильм из серии «Широко и привольно раскинулась Казань …»

Как оказалось, снимал его Станислав Говорухин. И при этом — ни малейшего намека на авторскую мысль! И вот я думаю — а если бы он здесь остался? Продолжал бы снимать такие же фильмы? И еще бодался за получение крохотных субсидий в министерстве культуры, ругался. Но ему повезло, он переехал в Москву. Думаю, корни лежат в этом — в татарстанском кинематографе мало авторского, желания создать что-то свое. Я думаю, каждый кинематографист Татарстана должен спросить себя: «Тварь я дрожащая или право имею?».

— А как вы оцениваете работы молодых кинематографистов?

— Шлагбаумы — общая беда. Интересно, что любой из этих кинематографистов переедет в Москву, и там они откроются, спадут. Молодые кинематографисты здесь набрали опыта, веса, и, например, сериалы, которые идут по каналу «Россия», они запросто могут снимать как режиссеры. Дело в отсутствии смелых сценариев. Необходимо желание перевернуть мир, но пока я его не очень наблюдаю. А вот как молодой специалист переедет в Москву, уберутся шлагбаумы, тогда его пригласят как признанного, и он будет делать здесь, что хочет. Вполне возможен такой вариант.

— Может, это связано с менталитетом народа?

— С этим тоже связано, потому что татары — народ осторожный, деревенский, тут ничего не скажешь, спорить с этим нельзя. Иногда это помогает, но в искусстве это мешает. Хотя в политике это полезно.

«МЫ ПОКАЗАЛИ СОВЕРШЕННО ДРУГИХ ТАТАР, И КОГО-ТО ЭТО ОЧЕНЬ РАЗДРАЖАЛО»

— А «протестный» «Курбан-роман» стал успешным?

— Если иметь в виду признание коллег, то оно было. Его показывали на мировых интересных площадках. Допустим, в Китае проходила «Панорама российского кино», фестиваль «Шелковый путь» — грандиозный совершенно фестиваль, и наш фильм представлял там Россию. Я сам ездил, и для меня было очень почетно стоять под российским флагом. Там было много известных персон, США, кстати, представлял Оливер Стоун. Многие фильмы были представлены целыми делегациями. Например, киргизский фильм «Курмаджан Датка» представляла серьезная делегация, в которую входили даже члены правительства. Для них факт показа фильма на таком кинофоруме был очень значителен.

Потом «Панорама российского кино» была в Будапеште, наш фильм тоже представлял Россию. И в Китае, и в Венгрии показы проходили на ура, и народ приходил. Он много где показывался, не знаю, можно ли назвать это успехом. Но в нем был тот самый протест.

У нас мало того, что шлагбаумы, у нас кино могло стать чисто деревенским, как и литература. Ничего с этим не сделаешь, я сам первого поколения городской человек. И кино у нас в какой-то момент стало совершенно деревенским, и татары в нем были обязательно такие кондовые, деревенские. И мы решили, что у нас будут другие татары — которые играют высокую классическую музыку, влюбляются в балерин, конфликтуют на фоне этой музыки. Мы показали совершенно других татар, и кого-то это очень раздражало. Не все заметили, но на самом деле это был бунт.

Пресса и критика разделилась в своих оценках, и это был не первый раз, когда публика разделяется. Мой первый игровой фильм назывался «121», это фильм о Тукае. Все снимали фильмы о Тукае, и мы решили: «А почему бы и нам не снять? Но мы сделаем по-своему». Этот фильм называли «татарским сюрреализмом» и прочее, он получил кучу призов на фестивалях. И на сайте, посвященном Тукаю, было голосование, как люди оценивают эту картину. Как оказалось, зрители тоже разделились напополам. Когда мы создаем такого плана фильм, ясно, что публика разделится. «Курбан-роман» — это фильм, которому придет свое время.

Кроме того, он попал в лонг-лист «Золотого орла» — это было первый раз, когда фильм татарского режиссера попал в номинацию лучший российский фильм этой премии. Этим мы показали, что можем снимать качественное кино. Для тех лет это было нормально, это был хороший результат. После этого начали много снимать в Татарстане, пошла волна.

Люди спрашивают — где же смотреть такие фильмы? «Курбан-роман» время от времени показывается. Если взять прошедший год, в декабре он был на «Днях татарстанского кино», летом его показывали на озере Кабан, а весной в рамках Нуриевского фестиваля. 

— От чего зависит появление большого татарстанского фильма?

— Эта формулировка мне не очень по душе. Была попытка снять большой татарстанский фильм «Теплые ветры древних булгар», она закончилась неудачно. Не надо пытаться снять большой татарстанский фильм, надо снять хороший фильм.

Когда мы снимали «День эчпочмака», у нас был эпизод, в котором папа с мамой спят, а их дочери ведут тайные беседы (одной 7 лет, другой 10) о том, какие у них будут мужья. Потом мы выключили камеру и сказали, что отдыхаем, а девчонки начали говорить между собой. А на самом деле камера была включена, но они не знали, что их записывают. И получился классный разговор, ведь они продолжили диалог про будущего мужа. И девочка, которой 7 лет, говорит: «Не важно какой, главное, чтобы он был любимый». Каким же должен быть татарстанский фильм? Главное, чтобы он был хороший и любимый.

— А чтобы снять фильм, нужно избавиться от того самого шлагбаума?

— Откровенно говоря, у меня шлагбаумов нет изначально (Смеется.). Этот фильм тоже совершенно безбашенный, стебный, но доброта в нем преобладает. Когда мы показываем кому-то отснятый материал, то они расплываются в улыбке, всем очень нравится.

«Говорят, что к ней (к Ираде Аюповой) всегда можно было попасть. Она принимала людей, выслушивала их, не отгораживалась. Кинематографисты по ее поводу отзываются хорошо» Фото: «БИЗНЕС Online»

«РЕГИОНАЛЬНЫЙ КИНЕМАТОГРАФ ДВИЖЕТСЯ СОВЕРШЕННО САМОСТОЯТЕЛЬНО»

— Как у вас складываются отношения с министерством культуры РТ и Ирадой Аюповой?

— Дело в том, что сама система поддержки кинематографа совершенно непонятная, случайная. Там нет открытого конкурса. Выделение грантов на фильмы — это какой-то черный ящик: непонятно, что оттуда выскочит. Неясно, кто распределяет гранты — группа или один человек, а если один — чем он руководствуется, достаточно ли он компетентен. Можно сказать, что все равно за это отвечает министр, но у министра нет времени читать сценарии. Значит, ей кто-то нашептал?

Мы уже сколько лет говорим, что должен быть открытый конкурс, пусть люди защищают свои проекты перед комиссией. Но такое ощущение, что нас не слышат. В этом ничего сложного нет, ведь раньше был такой конкурс, и я помню, как защищал свои фильмы.

Если бы был такой конкурс, и по его результатам ты бы ничего не получил, то мог бы выслушать почему, чем ты их не устроил. И, даже если это несправедливо, я мог бы этим людям в глаза посмотреть. А сейчас мы даже не знаем, а судьи кто? И это главная проблема. Сейчас в России назначали нового министра. Я слышал, что она сторонница как раз открытых конкурсов, чтобы не было никаких закулисных, подковерных игр. Дальше посмотрим, что получится.

— То есть назначение нового федерального министра Ольги Любимовой вы восприняли с воодушевлением?

— Трудно сказать. Но говорят, что к ней всегда можно было попасть. Она принимала людей, выслушивала их, не отгораживалась. Кинематографисты по ее поводу отзываются хорошо, если только ее не испортит министерское кресло.

— Как бы вы оценили состояние регионального кинематографа при Мединском? Есть какие-то позитивные моменты?

— Мне кажется, региональный кинематограф движется совершенно самостоятельно. И если говорить о таких республиках, как Татарстан, то это дело исключительно республики. Потому что, кроме нас самих, нам никто не поможет. Конечно, мы не прочь, чтобы нам помогали, но… Может быть, мы сами мало делаем для того, чтобы наладить контакты.

Татарский поэт и драматург Ильдар Юзеев, татарский писатель и поэт Шаукат Галиев, Рабит Батулла и поэт Роберт Миннуллин (слева направо) Фото: Владимир Зотов

«ТЕПЕРЬ МНЕ ТРУДНО ОПРЕДЕЛИТЬ, ЧТО ТАКОЕ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ»

— Вы родились в семье творческой интеллигенции. Как повлиял на вас отец, поэт и драматург Ильдар Юзеев?

— Прямого влияния он не оказал. К тому же, я выбрал другое направление — по образованию я математик. И увлечение, например, литературой у меня возникло значительно позднее, когда я уже закончил университет. Но, видимо, сама среда, его друзья, театр, песни, которые вокруг пелись… Прекрасно помню, как к отцу приходил его друг, композитор Мирсаид Яруллин, и они вдвоем играли: Мирсаид на баяне, а папа на гармони. Так что, можно сказать, татарский мон был у меня под боком. Я вырос под звуки баяна. Потому я люблю этот инструмент, люблю гармонь. И потому во многих моих фильмах появляются звуки баяна. Если вы вспомните короткометражку «Хлопнул дверью и ушел», там все движение создает баян. Есть баян и в «Курбан-романе».

— А как советская интеллигенция отличалась от современной?

— Сейчас трудно определить понятие интеллигенции. Раньше к интеллигенции относились работники умственного труда. Это были люди, которые наполняли театры, которые выстраивались в дикие очереди, чтобы попасть в какую-нибудь картинную галерею, которые вырывали друг у друга из рук журнал «Новый мир», чтобы почитать новый роман Чингиза Айтматова. Теперь мне трудно определить, что такое интеллигенция.

Может быть, это какая-то духовная элита. И уже не важно, чем люди занимаются — это могут быть представители бизнеса или творческой профессии. Может быть, вообще какой-нибудь свободный художник маргинального склада. Но можно ли их назвать интеллигенцией? Подходит ли это слово сейчас? Затрудняюсь сказать.

— А какой тогда должна быть современная интеллигенция? Что должно объединять этих людей?

— Думаю, культура. Академик Юрий Михайлович Лотман определил культуру как оболочку, которую создает вокруг себя человечество для того, чтобы выжить. И это на самом деле так. Те, кто создает эту оболочку, наверное, сегодня как раз и есть интеллигенция.

Сейчас я вспомнил Рустама Сулейманова, бизнесмена, основателя фонда Марджани. Он — как раз из тех. Мы познакомились во время съемок фильма «Шихаб хазрат». Сейчас он увлечен идеей создания музея исламского искусства. В большинстве стран Европы есть такие музеи, при том, что мусульмане там — пришлый народ. А в России, где живет столько коренных мусульман, такого музея нет.

— То есть бизнесмены тоже могут создавать культуру?

— Запросто. Могут. Все зависит от духовного склада человека.

— Выходит, современная интеллигенция в отличие от советской более растворена в обществе, расслоена?

— Да, да. Сейчас растворенность очень большая, учитывая, что есть интернет и что люди могут вообще не собираться. Но остается какая-то общность у людей, есть некие вещи, которые люди понимают с полуслова.

«СЕЙЧАС ПИШУ ПЬЕСУ, КОТОРАЯ НАЗЫВАЕТСЯ «МИНИСТР НЕ ПРИНИМАЕТ»

— Когда Фарид Бикчантаев обратился в театре им. Камала к пьесе вашего отца «Мой белый калфак», это вас удивило или обрадовало?

— Меня это обрадовало и в то же время удивило, откровенно говоря. Почему? Потому что мне показалось, что эта пьеса совершенно неактуальная. Все эти телемосты, которые были в конце 80-х — начале 90-х., все это совершенно несовременно. А потом вдруг в обществе возникла полемика вокруг языка, накал, разговоры об общности, о сохранении нации, и пьеса оказалась актуальной, попала в тему.

Так в театре я несколько раз ошибался. Однажды я попал на спектакль одного татарского театра, это был лет пять назад, и разговор шел о репрессиях 1937 года. И я был недоволен, и говорил, мол, это уже настолько все устарело, что в Москве эти темы лет 30 назад обсудили, а вы только начали. И тут на тебе — возникает фигура Сталина, возникают опросы, показывающие, сколько у него поклонников, защитников, ставят ему где-то даже памятник. И эта тема оказалась актуальной. Никогда нельзя предугадать, что у нас выстрелит.

— С вашими произведениями было так?

— Пьесу «Улетные танцы», которую поставили в театре им. Камала, многие восприняли как сатиру. На самом деле, мне не нравится слово «сатира», когда едким пером сатирика высмеивают наши социальные язвы и прочее. Мне хотелось исследовать природу человека, насколько человек может прогнуться, унизиться ради материальных благ. Это вечная тема. Я пытаюсь найти такие темы, через которые можно исследовать человеческую природу.

— Вообще, как вам кажется, художник, писатель, драматург, режиссер должен откликаться на какие-то политически актуальные вещи?

— Знаете, это личное дело каждого. У нас с режиссером Николаем Досталем как-то возник спор на одном из фестивалей: какое искусство самое актуальное? Я ответил, что театр. Вот что-то случилось сегодня в мире или в стране и актер, даже изменив интонацию во фразе, может это уже выразить. Есть театры в Европе, которые в течение дня набирают информацию и тут же вечером выдают спектакль. Сходу. А Досталь говорит, нет. Он считает, что документальное кино — самый актуальный жанр в искусстве. Вечные и актуальные темы могут совпадать. Нужно актуальные события пропускать через призму вечности.

— Как вам кажется, есть ли что-то незаслуженно забытое в творчестве вашего отца?

— Чтобы что-то поставить или снять по его произведениям, нужно учитывать, что по натуре он был настоящий поэт, от Бога. У него и драматургия такая же, она насыщена поэзией. И здесь нужно ставить и снимать именно так — чтобы было очень много визуальных образов, то есть режиссер должен быть именно такого склада. Например, в Иране есть несколько режиссеров с просто потрясающей системой образов. Вчера смотрел фильм Мохсена Махмальбафа — там столько образов, столько поэзии, столько визуального искусства в кадре! Это просто потрясающе. И здесь нужен такой подход — поэзия в кадре.

Вот, например, известная пьеса отца «Вслед за дикими гусями». Этот образ пролетающих диких гусей — определенного рода архетип для татар. Там звучит и известная песня. Вот эту вещь можно было бы сделать в кино.

— А вы были довольны постановкой Бикчантаева?

— А почему нет? Бикчантаев — мастер, с этим не поспоришь. И вообще я ему признателен. Ведь благодаря ему меня занесло в драматургию. У меня все в жизни происходило без определенной цели. Я, когда снимал документальный фильм о Марселе Салимжанове, несколько месяцев дневал и ночевал в Камаловском театре. И дал почитать Фариду свою книжку «Сквозняк тишины». Через несколько дней он говорит: «А может, ты и пьесу напишешь?». Я это закинул в голову и через пару лет сказал себе: «А напишу-ка пьесу». И написал «Дачный сезон». К моему удивлению, Камаловский театр ее принял, ее обсуждали на общей читке, она пошла на ура и шла 9 сезонов, то есть ни с того ни с сего выстрелила. Потом я написал еще несколько пьес, которые были лучше и сильнее — это сказали критики. Но они остались только на бумаге. Вот такие бывают парадоксы.

Сейчас пишу пьесу, которая называется «Министр не принимает». Там присутствует фоновая идея, что наше государство и общество все больше разделяется, эта пропасть становится все шире и шире. Я рассказал содержание пьесы одному режиссеру, он сказал, что хочет ее поставить в театре.

— Есть ли прототипы у героев этой пьесы?

— Да, есть.

— То есть люди придут и узнают себя, как в «Ревизоре»?

— Не знаю насчет узнаваемости — я все-таки добавляю еще драматические черты, пытаюсь внести туда какие-то вечные темы.

— То есть у вас все-таки получилась политическая пьеса.

— На самом деле разделение государства и общества — это фон, на котором происходят драмы обычных людей. Просто рассказывать о политике — это скучно. А человеческие драмы особенно сильны на фоне каких-то катастроф, когда есть еще и угроза жизни от стихии, бомбардировщиков или еще какая-то опасность.

«ПОСЛЕ ПОКАЗА РИЗВАН ХАМИД СКАЗАЛ МНЕ: «НУ И ЗАСТАВИЛ ТЫ НАС ПОПЛАКАТЬ!»

— Назовите три ваших лучших документальных картины.

— Навскидку «Кукморские парни», «Шуну, который придет» об алтайском эпосе (оба они есть в интернете) и «Не уйдем!» — этой мой самый первый документальный фильм. Про «Кукморских парней» Сергей Анашкин — кинокритик из Екатеринбурга, достаточно известный — сказал: «Наконец-то я увидел настоящий татарский фильм. А то по прежним фильмам я думал, что татары только молятся в мечетях и танцуют в тюбетейках»». Наверное, это потому, что он очень живой, в нем хорошо передана среда. Там есть много смешного, которое мешается с трагичным, потому что это проводы рекрутов — подразумевается, что с ними прощаются навсегда, вряд ли они вернутся. В этом соль этого фильма. Эта работа попала в конкурсную программу Парижского фестиваля документального кино, куда мы с ездили с продюсером и соавтором фильма Мариной Галицкой в 2018 году.

Во втором фильме основная идея такая: Шуну — это алтайский богатырь, который по мифологии должен прийти и спасти мир от темных сил. И мы задаемся вопросом: кто же должен спасти мир? В конце мы даем ответ — мир спасут художники, добро и красота. И весь фильм мы следуем этой линии: там у нас бродячий художник, который ходит по Алтаю, исполнитель эпосов Кайчи, люди, которые создают искусство, духовность, особый мир. Вообще художник на самом деле спасает мир, мы — часть той силы, благодаря которой сохраняется равновесие между добром и злом, и мир не погибает.

«Не уйдем!» связан с татарской историей, это строчка из стихотворения Тукая. Там главная мысль в том, что мы, татары, не уйдем с нашей земли, не уйдем из истории, из нашего духовного пространства. Премьера фильма состоялась в 2004 году. Для меня она дорога тем, что на ней присутствовали представители той духовной татарской элиты, которой уже нет. Мой отец, поэт Шаукат Галиев, драматург Ризван Хамид, историк Миркасым Усманов… После показа Ризван Хамид сказал мне: «Ну и заставил ты нас поплакать!».

Там на самом деле была очень сильная сцена, рассказанная нам одним из бывших военнопленных. В концлагере выстроили ряд пленных и стали проверять нет ли среди них евреев. Евреев отводили в сторону и расстреливали. А проверяли так. Узника заставляли снять штаны, обрезанный — значит, еврей. «Но я татарин», — сказал один из пленных, который оказался обрезанным. Но ему не поверили. Что ему оставалось делать? Он запел. Татарскую песню. Протяжно. С надрывом. Потом он услышал, что ему подпевают. Из соседних бараков, из ближних, из дальних. Над лагерем звучала протяжная татарская песня и становилась все громче. Уже дома отец сказал мне: «А что, я тоже плакал». Значит, мы в этом фильме что-то уловили из татарской ментальности.

— Что вы чувствовали, когда снимали на месте казни Мусы Джалиля?

— Там возникает какое-то очень странное чувство. Мы назвали документальный телевизионный фильм, снятый там, «Театр смерти». Это страшное место, которое я потом еще и в прозе описал, как раз в романе «Не перебивай мертвых». Это место, где убийство людей было будничной работой. Вот гильотина, по 3 минуты на каждого казненного, вот слесарь, который следит за гильотиной, вот работники… Мы начали смотреть документы, а среди них было обращение от работников перенести смену на час раньше, потому что они не успевают уехать домой, транспорт в это время уже ходит плохо. То есть обычная будничная работа, в этом и весь ужас.

Одного человека даже казнили по ошибке — известного виртуоза-пианиста Карлроберта Рейтера. В 1943 году началась бомбежка, и начали спешно приговоренных выводить и казнить. А он оказался там всего на одну ночь, его взяли по какому-то ложному обвинению, и он должен был утром уйти. А его по ошибке привели на гильотину и казнили. Утром за ним приходят его родственники, а им говорят, типа, извините, ошибочка вышла, спасибо за понимание. Вот какие чувства я испытывал.

«Разве он [Муса Джалиль] умер не геройской смертью? Раньше так казнили королей. А тут 11 обычных мужиков из татарских деревень казнят на гильотине как особо опасных преступников, врагов рейха» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Вокруг фигуры Мусы Джалиля часто ведутся споры…

— А разве он умер не геройской смертью? Раньше так казнили королей. А тут 11 обычных мужиков из татарских деревень казнят на гильотине как особо опасных преступников, врагов рейха. Разве это не геройство? Кроме того, известно, что эти 11 татар перед казнью пели. Конечно, протяжную татарскую песню. И, конечно, они герои.

— Есть ли у вас идея, которая остается нереализованной?

— Идей полно, у меня есть несколько сценариев полного метра, пьес. Надеюсь, в этом году выйдет моя книга «Пьесы для внутреннего театра». Как многие считают, мои пьесы имеют такие «закидоны» сюрреалистические и абсурдные. Не все решаются их ставить. Но для внутреннего театра они подходят (Смеется.).

Целей я никогда не ставил и не имел, а насчет планов могу привести цитату великого поэта мусульманского Востока Джалаледдина Руми. Он сказал: «В этой жизни продолжительностью всего полвздоха ничего не планируй, кроме любви». Поэтому я ничего не планирую, только прошу Всевышнего, чтобы он помог мне.

Источник: www.business-gazeta.ru